Почему нам нравится слушать грустные песни

Грустная музыка таит в себе интересный парадокс: обычно нам не нравится грустить в реальной жизни, но нам нравится искусство, которое вызывает грусть. Множество учёных и философов, начиная с Аристотеля, пытались это объяснить.

Возможно, благодаря печальным песням мы испытываем катарсис и получаем разрядку от негативных эмоций. Возможно, в этом есть какое‑то эволюционное преимущество. Или, может быть, это социум приучает нас ценить страдания. Или наш организм в ответ на болезненную меланхолию музыки вырабатывает гормоны, которые дают эффект утешения. К единому выводу учёные пока не пришли, но в основном склоняются к двум версиям.

Они помогают нам справляться с эмоциями

Экспериментальный философ и психолог Джошуа Ноуб из Йельского университета женат на инди‑рок‑певице, которая поёт печальные песни. Недавно вместе с коллегами он попытался объяснить парадокс грустной музыки и разобраться в её сути.

Ранее Ноуб выяснил, что люди часто осмысливают одну и ту же вещь двумя способами: конкретно и абстрактно. С одной стороны, мы можем считать кого‑то художником, если у него есть конкретный набор навыков — например, он виртуозно владеет кистью. С другой стороны, если у него нет неких абстрактных черт — например, ему не хватает любопытства и страсти и он просто копирует шедевры классиков ради денег, — мы можем считать, что художником он не является. Ноуб и его ученица Тара Венкатесан, учёная‑когнитивист и оперная певица, подумали, что грустные песни могут иметь такую же двойственную природу.

Учёным уже известно, что наша эмоциональная реакция на музыку многогранна: мы не просто радуемся, когда слышим красивую песню, и не просто грустим, когда слышим печальную. Опрос с участием 363 респондентов показал, что грустные песни вызывают у нас самые разные эмоции, которые можно разделить на три условные категории:

• горе, в том числе такие сильные негативные чувства, как гнев, ужас и отчаяние;
• меланхолия, нежная грусть, тоска или жалость к себе;
• сладкая печаль, приятная боль утешения или признательности.

При этом многие участники опроса описывали своё состояние как сочетание всех трёх категорий.

Профессор музыковедения Туомас Ээрола в своём исследовании выяснил, что незнакомые грустные песни чаще трогают особенно чутких людей. По его словам, они готовы погружаться в вымышленную печаль, которую им приносит музыка. У таких людей также наблюдаются более значительные гормональные изменения в ответ на печальные мелодии.

Учитывая, насколько многослойны наши эмоции и как сложно передать их словами, неудивительно, что грустная музыка оборачивается парадоксом. Но это всё ещё не объясняет, почему мы получаем от неё удовольствие и считаем её значимой.

Они позволяют нам почувствовать связь с другими людьми

Некоторые психологи изучали, как определённые аспекты музыки — лад, темп, ритм и тембр — связаны с эмоциями слушателей. Оказалось, что определённые типы песен выполняют почти что универсальные функции. Например, колыбельные разных народов имеют схожие акустические черты, которые дают как детям, так и взрослым чувство защищённости.

По словам Туомаса Ээролы, всю жизнь мы учимся определять взаимосвязь между нашими эмоциями и тем, как мы «звучим». Мы распознаём выражение эмоций в речи, и большинство сигналов аналогичным образом используются в музыке.

Однако другие учёные считают, что подобные корреляции мало проясняют ценность грустной музыки. Музыкальный психолог Патрик Юслин полагает, что таким образом объяснения переносят с уровня «Почему Третья симфония Бетховена вызывает грусть» на уровень «Почему медленный темп вызывает грусть».

Именно поэтому Юслин и его коллеги предположили, что существуют когнитивные механизмы, с помощью которых у слушателей можно вызвать грусть. Бессознательные рефлексы в стволе головного мозга; синхронизация музыкального ритма с каким‑либо внутренним, например сердцебиением; условные реакции на определённые звуки; вызванные воспоминания; эмоциональное заражение; осмысление музыки — все эти факторы, возможно, играют какую‑то роль.

«Возможно», потому что грусть — очень сильная эмоция, которая способна вызвать положительную эмпатическую реакцию: грусть другого человека может тронуть и нас. Джошуа Ноуб объясняет этот так: мы чувствуем себя одиноко, а затем слушаем музыку или берём в руки книгу — и чувствуем, что уже не так одиноки.

Чтобы протестировать эту гипотезу, исследователи провели эксперимент из двух частей. В первой части более чем 400 участникам дали описания четырёх песен — от технически несовершенной, но эмоционально глубокой до технически идеальной, но эмоционально плоской. Участники должны были оценить по 7‑балльной шкале, насколько каждая песня отражает истинную суть музыки. Целью было выяснить, насколько важно выражение эмоций — радости, грусти, ненависти, чего‑то ещё — для музыки на интуитивном уровне. В целом глубоко эмоциональные, но технически неидеальные песни получили больше всего баллов. То есть эмоциональная выразительность была более важна, чем техническое мастерство.

Во второй части исследования новые 450 участников получили по 72 описания эмоционально насыщенных песен, которые выражали разные чувства, включая презрение, нарциссизм, вдохновение или похотливость. Для сравнения им также дали подсказки, в которых описывались разговоры с упоминанием аналогичных эмоций. Например: «Знакомый рассказывает вам о том, как прошла его неделя, и говорит, что ему тоскливо». В результате эмоции, которые, по мнению участников, воплощали суть музыки, совпали с эмоциями, которые заставляют людей чувствовать себя более связанными друг с другом во время общения. Это любовь, радость, одиночество, грусть, экстаз, спокойствие, печаль.

Философ Марио Атти‑Пикер, который помогал руководить экспериментом, считает его результаты весьма убедительными. Он выдвинул простую гипотезу: возможно, мы слушаем музыку не ради эмоциональной реакции, а ради ощущения связи с другими. Ведь многие участники признались, что, несмотря на всю её чувственность, грустная музыка не доставляла им особого удовольствия. Если посмотреть на парадокс грустной музыки через эту призму, то наша любовь к грустным мелодиям — это не признание ценности грусти, а признание ценности связи и совместного переживания эмоций. Другие учёные быстро согласились с таким мнением.

Однако грустная музыка многослойна, как луковица. И подобное объяснение вызывает ещё больше вопросов. С кем мы пытаемся найти связь? С исполнителем? С самим собой в прошлом? С кем‑то воображаемым? Как грустная музыка может быть полностью о чём‑то одном? Разве сила искусства отчасти не происходит из его способности выходить за рамки обобщения и расширять опыт?

Исследователи признают многогранность предмета изучения и ограничения своих исследований. А философ Атти‑Пикер предлагает менее научный аргумент: грустные песни просто кажутся именно тем, что всем нам нужно в определённый момент.